Скрупулезный анализ показывает, что стабильность мелодико-ритмической структуры также относительна. Высота каждого звука мелодии зависит от настройки инструмента и может быть чуть выше или ниже. На инструменте же со свободной интонацией высота реализуется всякий раз по-разному, хотя кварта при этом остается квартой, секунда — секундой и т. д. Значительнофлюктуируют длительности. Исполнительская агогика сближает четверти с восьмыми или удаляет их друг от друга, и напротив, делает неравными единицы, равные по записи.
В репетиционной работе, многократно повторяя мелодию, исполнитель может в любой момент остановиться на неопределенное время, а затем снова продолжить начатую линию, и эта пауза, приведшая к реальному изменению ритма, как бы вычеркивается сознанием: мелодия оценивается как та же самая, константная по ритму. Вычеркиваются остановки, возникающие, например, при чтении с листа.
Встает вопрос: что же устойчиво в высотной и ритмической конфигурации мелодии. Из описанного выше следует, что стабильны лишь некие обобщенные величины — звуковысотные и временные единицы принятой музыкальной системы. Они абстрактны и условны. Чистая кварта, большая терция, четверть, восьмая и т. п.— все это абстракции. Они не исполняются математически точно. Они улавливаются в реальном интонировании как нечто, что должно в нем быть, несмотря на фальшь, на остановки, на сугубо индивидуальное выполнение. Иначе говоря, константны числа — величины системно «округленных» интервалов и длительностей, а также порядок их изменений во времени. Все остальное зыбко, дышит, живет, меняется, иногда резко и безвозвратно. Трудно вернуть память назад, когда кинофильм, хотя и весьма несовершенный, уже просмотрен и оставил в ней свой след. Невозможно два раза одинаково сыграть пьесу даже на одном инструменте.
Иллюзию повторения дает звукозапись. Но и это лишь иллюзия, основанная на увеличении удельного веса констант внутренней структуры звучания. Вместе с тем звукозапись как раз и усиливает вариантность ситуаций. Именно она позволяет включать пьесу, например, в мемориальные ритуалы, в кинофильмы. В звукозаписи оказываются мобильными также тембр, громкость, высотный и темповый уровни воспроизведения.
Итак, незыблемым остается лишь одно — последовательность номинальных единиц, улавливаемых в реальном звучании. Она, безусловно, выполняет большую роль — служит средством консервации и идентификации произведения, является строгим алгоритмом для исполнительских действий. Но разве эту последовательность можно считать музыкой? Разве в ней заключена вся красота произведения, его неповторимое глубокое содержание? Да и несет ли она в себе хоть частицу музыкального смысла? Ответы тут даются разные.
