Трогательность долго сохраняется в детских голосах. Даже когда ребенок начинает петь как профессиональный музыкант, слух улавливает в голосе эту черту, расценивая ее как что-то нежное, неокрепшее, нуждающееся в защите, непорочное. И тем более чарующим оказывается соединение ее с той собственно художественной эмоциональностью, глубиной,серьезностью, которые проникают в детское пение вместе с самой музыкой.
Многие помнят голос Р. Лоретти. Пластинки с пением мальчика обошли весь мир. Вероятно, нечто подобное слышал П. И. Чайковский во время пребывания во Флоренции. Вот отрывок из его письма к брату.
«Вечером мне предстояла… встреча с певцом-мальчиком. Ровно в девять часов я подошел к мосту, где должен был меня ожидать человек, обещавший найти его. И этот человек был тут, и какая-то толпа других мужчин с любопытством ожидала меня, и центром всего этого был наш мальчик. (…) Так как толпа все увеличивалась и место людное, то я направился подальше по направлению к Кашино. Дорогой я изъявил сомнение, что это не он. „Вы услышите, когда я запою, что это я был. Вы мне тогда дали серебряный полфранка!» Все это говорилось чудным голосом и проникало до глубины души. Но что со мной сделалось, когда он запел? Описать этого невозможно. Я думаю, что ты не сильнее наслаждаешься, когда слушаешь пение Панаевой!»’.
Самый факт сравнения уличного карнавального музыканта с профессиональной певицей, сама возможность сопоставления говорит о близости народного пения в Италии к развившемуся на его основе оперному. То же и у Р. Лоретти. В его пении удивительно высокопрофессиональное искусство звуковедёния. Оно во многом объясняется природной постановкой голоса и детской переимчивостью. И все же оно восхитительно. А ведь итальянское кантиленное ведение звука является одним из высочайших достижений постепенно формировавшегося искусства управления голосом — звуковедения.
Ударение в этом слове нужно ставить также, как и в более распространенном слове «голосоведение». Но это разные вещи. В классе гармонии студентов учат не только логике чередования аккордов, но и хорошему голосоведению. Что это значит, может понять по-настоящему лишь тот, кто испытал все прелести и тяготы музыкального труда. Когда четыре голоса вместе такт за тактом продвигаются к тому или иному заветному пункту гармонического движения, они делают это так, что слух приходит в восторг и от плавной линии каждого голоса, преподносящего также сюрпризы, и от того, в какое удивительно красивое интервальное сочетание они то и дело встают, и от того, что, будучи совершенно самостоятельными и большей частью легко замечаемыми в совокупном звучании, голоса все же не навязывают себя слуху все время, а лишь тогда выходят на свет, когда и слух переключается с других голосов… Когда все звучит прозрачно и все-таки насыщенно и попеременное оживление линий, слегка размывая контуры чередующихся аккордов, придает им дополнительные, непостижимые по фонической прелести оттенки, когда бас вовремя берет густую завершительную ноту, а все другие голоса задерживаются, чтобы создать впечатление последнего реверанса,— тогда педагог говорит студенту: задача сделана неплохо, а голосоведение просто отличное!
